Тема аутентичности личности представляется мне настолько важной, что она уже невольно становится некой эвристической «точкой отсчёта» для понимания многих житейских феноменов. Одним из таких феноменов является так называемая «дипломатичность личности». Дипломатичность – явление далеко не однозначное с точки зрения аутентичности человека. Очевидно, что есть формы так называемой «дипломатичности», которые характеризуются потерей аутентичности. Это так называемая «ложная дипломатичность». Человек посредством ложной дипломатичности стремится произвести «благоприятное впечатление» на окружающих. Играя при этом несвойственную для себя роль, он явно или неявно фальшивит и тем самым «теряет себя». Таких людей я называю «игроками с собой».
Потеря аутентичности гарантирована за счёт неконгруэнтности персональных интересов и способов их удовлетворения в коммуникации со значимыми для субъекта людьми. «Игрок с самим собой» пытается «выдавить из себя» расположение и доброжелательность, учтивость, заботу, предупредительность и другие подобного рода социально приемлемые качества. Эти характеристики, будучи естественными для конструктивной и богатой коммуникации, в данном случае «игрового самообмана», оказываются серьёзным образом девальвированными и, как игровые и ненастоящие – искусственные формы, фактически разрушают саму коммуникацию. «Игрок всегда проигрывает».
Я много лет практикую видеотренинг, где участники – слушатели моих семинаров-тренингов получают качественную обратную связь о паттернах своего профессионального поведения посредством анализа его видеозаписи. Практически во всех случаях такого видеоанализа легко обнаруживается систематическое обращение участников тренинга к шаблонам определённой социально-психологической роли. Часто можно наблюдать спонтанное апеллирование к таким ролям, как «Рубаха-парень», «Примерная девочка», «Всезнайка», «Наивный», «Озабоченный», «Ответственный» и др.
Складывается впечатление о кросс контекстуальной природе таких ролей. Субъект автоматически находит привычные опоры в предпочитаемых им ролях вне зависимости от того, насколько эти роли уместны. Причём выбор стереотипов поведения той или иной роли характеризует человека, его способ реагирования на тестовые ситуации. Наблюдения за выбором ролевого поведением человека в тестовых ситуациях даёт представление о том, что именно для него является тестовым моментом. Характер неадекватности ролевого поведения человека в тестовом момента свидетельствует о смысле вызова, который он обнаруживает в тестовой ситуации. Практически во всех случаях неадекватного ролевого поведения субъектом приписывается негативный смысл: он от тестового момента ожидает только неприятности и угрозу благополучию.
Стремление субъекта к сохранению благополучия и целостности в расцениваемой им ситуации как угрожающей заставляет его искать опоры в известных и хорошо «отрепетированных» формах ролевого поведения. Тестовые ситуации – ситуации неопределённые. Изначально субъекту непонятно, что реально происходит и как следует действовать в том, что непонятно и неопределённо, а, стало быть, непредсказуемо. А если что-то непредсказуемо, если невозможно в сиу непонятности делать позитивный прогноз развития ситуации, то такие ситуации – опасны. И потому, нужно перестраховаться.
Данная внутренняя стратегия характерна для большинства людей, оказывающихся в нестандартных жизненных ситуациях. Эти ситуации для любого из нас есть ситуации тестовые – жизнь предъявляет повышенные требования к нашей компетентности. В самом широком и в самом бытийном смысле. Поскольку никто не в состоянии гарантировать себе жизнь только в пространстве известных, понятных, предсказуемых ситуаций, — несмотря на естественное стремление к комфорту, безопасности и стабильности, — всем приходится иметь дело с жизненным вызовом. Дефицит информации в ситуации вызова заставляет субъекта либо искать смыслы и решения, снимающие этот дефицит, либо рефлекторно в поиске защиты от прел полагаемых угроз регрессировать до ранее освоенных и, скорее всего инфантильных форм активности. Второе – наблюдается существенно чаще.
Описываемая закономерность объясняет феномен и механизм появления «фальшивой дипломатичности». Игровая инконгруэнтная дипломатичность приставляет собой некий кластер социально-психологических ролей, усвоенных субъектом с детского возраста. Эти роли опираются на убеждения типа «ласковый телёнок двух маток сосёт», «моё благополучие от меня не зависит», «нужно уважать и ценить сильных мира сего», «начальник всегда прав» и пр. Готовность угождать и приспосабливаться может достигать поистине исполинских размеров, но чаще всего она у «игроков с самим собой» «скромно» проявляется как некая особенность направленности их личности и черта характера. Такие люди очень удобны, не скандальны, «понимающие», готовы к соучастию… Удобно но ненадёжно – игра, фальшь и лицемерие видны даже невооружённым взглядом и необременённым калибровкой (из нейролингвистического программирования) понимания поведения других людей. Угодничество, лесть, «глубокое сочувствие», полярные реакции и пр. — арсенал средств «игрового дипломата».
Автоматическая «реакция дипломатичности» запускается игроком впрок, так сказать. На всякий случай – так, ведь, по его убеждениям, гораздо спокойнее в мире дефицита информации и качества жизни в тестовых ситуациях. Сильная личность, рядом с которой субъект на время оказывается, — лидер, авторитетный руководитель, учитель, симпатичная девушка – кто угодно, воспринимающийся игроком как возможный носитель дефицитных для него качеств – способен запустить эту автоматическую реакцию. Я предполагаю, что неконгруэнтность и потерю аутентичности как раз и составляет этот парадокс: автоматическое включение инфантильных ролевых стереотипов дипломатичности в ответ на предполагаемое наличие у лидера дефицитных свойств характера и качеств жизни. Лидер пробуждает в игроке образы этих свойств и качеств, но….оцениваемые как недостижимые при этом.
Получается, что реальным мотивом поведения из позиции ролевой дипломатии является зависть. Эта гипотеза находит своё подтверждение в случаях «разочарования» харизмой лидера. «Сталкивание лидера с пьедестала» — нередко есть часть стратегии первоначального туда его водружения. Предполагаю, что вся эта ролевая дипломатия имеет именно такую настоящую природу: стащить лидера с воздвигнутого для него самим же игроком пьедестала. Именно в этом, на мой взгляд, и заключается коварный смысл игры в дипломатию.
В отличие от изначальной готовности к возвеличиванию, свойственной мотивации игровой дипломатичности, подлинная дипломатия строится как способ управления манипуляцией. Я считаю, что это есть самый лучший и валидный способ управления манипуляцией и манипулятором. Дипломатия в данном случае есть способ актуализации аутентичности обоих партнёров по коммуникации. «Генеративный этап управления манипуляцией как раз и заключается в актуализации реальных ценностей личности манипулятора, которые фактически и инициируют посредством глубинного позитивного намерения этот самый процесс манипуляции. ( с. 54 – 59 – Силенок П.Ф. Психология счастья или всё значительно проще»).
Итак, подводя итог рассуждениям о дипломатии, можно видеть разные её разновидности – от инфантильно-регрессивной, до дипломатии, призванной восстанавливать симметрию в изначально манипулятивных отношениях. Если первый тип дипломатичности личности говорит о её зависимом статусе и потере аутентичности, то второй ему прямо противоположен – он свидетельствует о зрелости личности, высокоразвитых коммуникативных навыках и реальной субъектности. Реальная субъектность сильной личности строится на приоритетах аутентичности и ценностях личностного достоинства каждого из участников взаимодействия. Иначе говоря, когда личность достигает своего развития до уровня реальной аутентичной дипломатии, шансы определять ему его «место и роль» — манипулировать им фактически равны нулю, так как по сравнению с манипуляцией порядок сил аутентичной дипломатии существенно выше и определяется законами созидания, а не разрушения.
